За правое дело - Страница 263

263

Николаев поспешно пошёл к котельной, а Вера осталась стоять у входа в контору, и ей казалось, что станционный двор во время обстрела весь вдруг изменился. И всё в нём: земля, железо, стены цеховых строений — стали такими же, как души людей: напряжёнными, нахмуренными.

Поздно вечером вернулся Степан Фёдорович.

— Вера! — громко сказал он.— Ты не спишь ещё? Я гостя привёз к нам дорогого!

Она стремительно выбежала в коридор, ей на мгновение показалось, что рядом с отцом стоит Викторов.

— Здравствуйте, Верочка,— сказал кто-то из полутьмы.

— Здравствуйте,— медленно ответила она, стараясь вспомнить, чей это знакомый голос, и вспомнила: это был Андреев.

— Павел Андреевич, заходите, заходите, как я рада! — говорила она, и в голосе её слышались слёзы: столько волнения, разочарования пережила она за это короткое мгновение.

Степан Фёдорович возбуждённым голосом стал рассказывать, как встретился с Андреевым,— тот шёл от переправы к СталГРЭСу по шоссе, и Спиридонов узнал его, остановил автомобиль.

— Неукротимый старик,— говорил Степан Фёдорович,— ты подумай, Вера. Два дня назад рабочих перевезли с завода на левый берег, под немецким пулемётным огнём переправляли, отправили в Ленинск, а он не поехал, а ведь жена, и внук, и невестка в Ленинске. Пошёл пешком до Тумака, сел с бойцами в лодку и снова в Сталинград приехал.

— Работа у вас найдётся для меня, Степан Фёдорович? — спросил Андреев.

— Найдётся, найдётся,— ответил Спиридонов,— приспособим, дела хватит. Вот неукротимый старик, и не похудел даже, и выбрит чисто.

— Боец один утром перед переправой брился и меня побрил. Как он вас тут, бомбит?

— Нет, больше артиллерией, как только дымить начнём — и он молотить начинает.

— На заводах жутко бомбит, головы не подымешь.

Андреев смотрел, как Вера ставила на стол чайник, стаканы, и проговорил негромко:

— Хозяйкой у вас стала Верочка.

Спиридонов улыбнулся дочери и сказал:

— Вот всё воевал с ней, требовал, чтобы к родным в Казань поехала, но капитулировал, ничего с ней не поделаешь. Дай-ка ножик, я хлеба нарежу.

— Помните, Павел Андреевич, как папа пирог делил? — спросила Вера и подумала: говорил он уже с папой о смерти мамы?

— Ну как же, помню,— кивнул головой Андреев и добавил: — Тут у меня в мешке хлеб белый есть, почерствел, надо его покушать.— Он развязал мешок, положил на стол хлеб и со вздохом сказал: — Довёл нас фашист до краю, но мы его согнём, Степан Фёдорович, вот увидите, согнём.

— Вы снимите ватник, у нас тепло здесь,— сказала Вера.— Знаете, бабушкин дом сгорел дотла.

— Я слышал. И мой домик на второй день налёта немец начисто снёс, тяжёлая бомба прямым попаданием — и деревца сокрушил в саду, и забор снесло… Вот всё имущество в мешке, да ничего, голова ещё не седая…— Он улыбнулся и добавил: — Хорошо, что Варвару Александровну свою не послушал, она меня уговаривала на завод не ходить, квартиру стеречь, в доме бы меня эта бомба и похоронила.

Вера налила чай в стаканы, придвинула стулья к столу.

— А я ведь про вашего Серёжу слыхал,— сказал Андреев.

— Что? Что? — одновременно спросили отец и дочь.

— Как же это я забыл! Раненый один ополченец с завода со мной переправлялся через Волгу — он с моим другом Поляковым, плотником, в миномётной батарее вместе воевал, вот я и расспрашивал, кто ещё вместе с ними. Он перечислил и назвал, Серёжка Шапошников, городской парнишка, он, ваш, словом.

— Ну и что же наш Серёжка? — нетерпеливо спросила Вера.

— Ничего. Жив, здоров. Так про него специально не рассказывал, только сказал: боевой паренёк и очень с Поляковым подружился, так что смеялись даже на батарее — старый и малый всегда вместе.

— А где они теперь, где батарея их? — спросил Степан Фёдорович.

— Он рассказывал так: сперва в степи стояли, там первый бой приняли, потом под Мамаевым Курганом, а в последнее время отступили в посёлок заводской «Баррикады», в доме позицию заняли, прямо из подвалов бьют, стены, говорит, такие в этом доме, что их бомбы не прошибают.

— Ну, а Серёжа, Серёжа-то? Как он выглядит, как одет, как настроен, что говорит? — спросила Вера.

— Не знаю, что говорит, а одежда у всех одна, красноармейская.

— Да, конечно, это я глупости спрашиваю, но значит, совершенно здоров, не ранен, не контужен, ничего?

— Вот это он сказал: жив, здоров, не ранен, не контужен.

— Ну, вы ещё раз повторите, Павел Андреевич: значит, боевой парень, так он сказал, с Поляковым дружит, не ранен, не контужен. Ну, повторите, пожалуйста, очень прошу вас, Павел Андреевич,— волнуясь, говорила Вера.

И Андреев, улыбаясь, медленно, растягивая слова, чтобы рассказ получился подлинней, снова повторил всё то, что слышал от раненого ополченца о Серёже.

— Вот бы бабушке поскорей сообщить, она, верно, ночи не спит, о нём тревожится,— сказала Вера и подумала: конечно, они уже говорили о маме.

— Я попытаюсь, попрошу в штабе армии, может быть, удастся телеграмму дать в Казань,— сказал Степан Фёдорович.

Он достал из ящика письменного стола флягу и налил две большие рюмки — себе и Андрееву, а третью, поменьше — Вере.

— Я не буду,— быстро и решительно сказала Вера.

— Что ты, Вера, за встречу,— сказал отец,— полрюмки хотя бы.

— Нет, нет, не хочу, то есть не могу.

— Вот всё меняется,— сказал Спиридонов,— девчонкой была — самое большое удовольствие на именинах рюмку вина выпить: смеялись, говорили «пьяницей будет». А тут вдруг не хочу, то есть не могу.

— Как я рада: Серёжа жив, здоров! — сказала Вера.

263