За правое дело - Страница 200

200

И только встретив такого же, как он сам, всё испытавшего и через всё прошедшего тихого и застенчивого майора и сразу узнав его по тысяче ему одному известных примет, затевал с ним сердечный разговор.

Майор вышел на обрыв над Волгой и сел на зелёную скамейку. Он считал, что торопиться в военном деле не следует, война ведь не на месяц и не на два. Он никогда не забывал пообедать, любил посидеть на солнышке с трубочкой, предаваясь воспоминаниям и тихой грусти; в дороге пропускал чрезмерно перегруженные составы и, становясь на ночёвку, отыскивал квартиру с приветливой хозяйкой, у которой кстати была бы корова. Козьего молока майор с детства не любил.

День стоял жаркий и безветренный. Волга была видна на многие вёрсты, сияла под ясным полновесным солнцем. Было очень жарко, и даже от скамейки, от крыш домов, от тёмных бревенчатых стен, от булыжника мостовой, от пыли, лежавшей на выгоревшей траве, шёл запах, словно старое мёртвое дерево, камень, жесть, сухой прах земли потели, как живые. Левый берег, поросший ивами и камышом, был хорошо виден — светлый, должно быть, необычайно горячий песок украшал его, и малюсенькие военные люди тяжело брели от переправы по этому песку. Тут бы голышом полежать и — в воду: поплавать полчасика, а потом залечь в тени и пить пиво из бутылок, опущенных на верёвочках на дно холодного ключика.

А даль казалась чуть туманной, словно в голубоватый воздух осторожно капнули молока. Волга текла неторопливая, большая к Луговой Пролейке, к Дубовке, Сталинграду, к Райгороду, к Астрахани. Казалось, ей грустно и она утомлена пышностью этого горячего августовского дня. Волга ведь знала, что торопиться ей некуда.

Майор оглянулся, нет ли поблизости высшего начальства, и тихонько расстегнул три пуговки на своей гимнастёрке.

«Дынь и арбузов тут много,— подумал он,— сходить бы на базар, да неловко менять на сахар. На деньги ведь колхозники не любят продавать. Эх, Томочки тут нет, она бы это дело устроила».

Он с печалью подумал о семье, пропавшей без вести в пограничном городке, вынул из кармана карточку и долго смотрел на неё.

Мимо проходил босой мальчишка с сиреневой латой на брезентовых штанах.

— Эй, мальчик, подойди-ка сюда,— позвал его майор. Мальчик, как всякий тринадцатилетний человек, у которого на душе всегда есть несколько грехов, остановился и недоверчиво смотрел на майора.

— Ну, чего? — спросил он.

— Как бы купить арбуз, а? — приветливо сказал майор.

— На табак,— ответил мальчик и подошёл к майору.— Полпачки.

— Ну что ж, давай. Ты притащи его сюда, только смотри, чтобы косточки чёрные, у меня табак знаешь какой!

— «Боомское ущелье» , верно. Я сейчас, товарищ майор.

Мальчик пошёл по тропинке, а майор вынул кисет, аккуратно нарезанную папиросную бумагу, исписанную фиолетовыми цифрами, свернул толстую папиросу, продул прозрачный мундштучок, сделанный из авиационного стекла, поглядел на свет в дырочку и закурил.

«Ох, ох, ох, камушек на исходе»,— озабоченно подумал он, пряча в карман зажигалку.

В это время проходивший по дорожке румяный и полнолицый техник-интендант 2-го ранга вдруг остановился и посмотрел на майора. Он сделал шаг вперёд, но снова оглянулся.

— Извините, товарищ майор, ваша фамилия не Берёзкин? — и тут же, вскрикнув: — Иван Леонтьевич, ясно! — подбежал к майору.

— Постой, постой,— произнёс майор,— ну точно — Аристов, сколько же это я тебя не видел? Ты ведь у меня начальником хозчасти был.

— Точно, Иван Леонтьевич, одиннадцатого февраля сорок первого года был откомандирован в распоряжение Белорусского военного округа.

— А теперь где воюешь?

— Я, товарищ Берёзкин, теперь начальник продотдела армейского, всё время в резерве были.

— О, брат ты мой, начальник продотдела,— сказал майор и внимательно посмотрел на Аристова.— Садись, чего ж стоять, закуривай.

— Ну, что вы, зачем крутить — пожалуйста папиросу,— и Аристов, смеясь, спросил: — А помните, как гоняли меня в Бобруйске, когда не заприходовал сено, что в колхозе взял?

— Ну как же,— сказал майор,— помню.

— Вот было время, вот была жизнь,— сказал Аристов.

Майор посмотрел на его щёки и подумал, что Аристову и теперь неплохо живётся. Он был одет в габардиновый костюм, на голове была щегольская защитная фуражка, на ногах — отменные сапожки.

И все предметы, принадлежащие ему, были хороши: зажигалочка с сиреневой аметистовой кнопочкой, ножичек в замшевом чулочке — Аристов вынул его из кармана и, поиграв им, снова спрятал,— хорош был и планшетик необычайно добротной красной кожи, висевший на боку.

— Пойдёмте ко мне,— сказал Аристов,— у меня квартира тут рядом, прямо два шага.

— Мне надо мальчишку подождать,— сказал Берёзкин,— я его снарядил арбузик принести, на полпачки табаку выменять.

— Что вы, ей богу,— с возмущением сказал Аристов,— нужен вам мальчишка этот.

— Ну, неловко же, условились, лучше минуточку подожду,— сказал майор.

— Да пойдёмте, съест он этот арбуз за ваше здоровье.

И Аристов подхватил зелёный майорский мешок.

Майору за его долгую военную жизнь приходилось не раз обижаться на АХО и военторги.

— Ох, Иванторг,— любил говорить он и покачивать головой.

Но надо сказать, шёл он сейчас за Аристовым не без удовольствия.

По дороге он рассказывал свою историю. Воевать он начал на границе в пять часов утра 22 июня 1941 года. Он успел вывести свои пушки и даже прихватить две оставленные соседом батареи стопятидесятидвухмиллиметровых орудий и несколько грузовиков с горючим. Шёл он через болота и леса, дрался на сотнях высоток, на десятках больших и малых речек, под Брестом, Кобрином, под Бахмачем, Шосткой, Кролевцом, под Глуховом и хутором Михайловским, под Кромами и Орлом, под Белёвом и под Чернью. Зимой воевал он на Донце, наступал на Савинцы и на Залиман, прорывался на Чепель, наступал на Лозовую.

200